Свой двадцатый день рождения Тэру отмечает, что называется, пробегом: утром – одна работа, черная, под боком у чудовищно древнего, точно инфузория-туфелька, за миллиард лет жизни насквозь прокурившегося нотариуса (Тэру презирает его редкие, пахнущие дымом волосы, но гордо молчит), после обеда – другая, еще хуже; только ближе к половине пятого неуемная совесть позволяет притормозить – урвать чаю с вредным печеньем (четыре штучки, раз уж праздник), потом – подремать в пустой электричке. Возле конторы, где Тэру исполняет туманные обязанности практиканта (о, это удивительное слово, не означающее ровным счетом ничего), оккупирует лавочки кучка школьников – похоже, выскочили из другого города проветриться, якобы экскурсия, сейчас ребята часто так делают; рослый, гладко причесанный, очень домашний мальчик неторопливо рассуждает о юридическом факультете, куда без подготовительных курсов даже соваться нельзя, а девчонки кивают, старательно болтая худыми ногами. – Там ужасно много истории учат, - сообщает парень, откашливается, затем вдруг почему-то бросает Тэру важный заговорщический взгляд. Сверху сваливается оглушительный июньский дождь; компания, вереща, штурмует придорожное кафе, Тэру же поднимается на третий этаж за стопкой картонных папок, мысленно проклинает возмутительную манеру начальства подписывать даты тупым карандашом и весь остаток вечера рассеянно гадает, можно ли как-нибудь узнать имя человека по джинсовой куртке, связке брелоков или рюкзаку.