Вот и наступила зима. Ну, вы знаете, это такое время года, когда полно снежинок, снеговиков, Санта Клаусов, подарков в носках или под елками. Ага. И переломанных рук и ног, насморка и повального гриппа. Ну, что? Да я немного пессимист. И реалист. А еще мне все это надоело. Нет, не зима конечно. Не смотря, на насморк я ее люблю. Надоело выслеживать, быть невидимкой и живой легендой. А еще надоело скрывать, что я тоже человек и что сейчас (почему именно сейчас?!) мне меньше всего хочется подозревать во всех смертных грехах человека, которого... который... не важно.
Встаю с кресла, выключаю мониторы, от которых уже болят глаза, да и толку совершенно никакого. Вот бы сейчас удивился Ватари. Принес бы мне горячего шоколада и градусник. И может грелку на живот. Он мне всегда ее приносит, если я начинаю себя вести "нестандартно", не так как всегда. А что такого-то? Просто хочу посидеть на подоконнике, посмотреть на начинающуюся метель. Еще... хитро оборачиваюсь, на секунду замираю - дыхание согревает ледяное стекло и оно запотевает, палец чертит буквы и от них вниз начинают ползти маленькие ручейки.
Скрипнула входная дверь и я, поспешно стираю написанное одним жестом ладони, соскакиваю с подоконника, почему-то пряча руки за спиной. Пальцы все еще холодит влага и я наслаждаюсь, потирая подушечки пальцев друг о друга, словно стараясь, чтобы написанное въелось поглубже в кожу.
Ватари. С грелкой. Хочется сказать что-то гадкое. Не вписывающееся в мой образ. Но вместо этого:
- Ватари, почему грелка?!
- Положите ее на живот, сэр, вам сразу станет легче.
- Да от чего? У меня ничего не болит!
- Вы не в кресле, сэр.
- Отсюда следствие?..
- Вы заболели.
Я сажусь в кресло. Ватари внимательно смотрит на меня и чуточку качает головой. Что?! Ах, да. Сажусь на кресло с ногами, ладони ложатся на колени. Удовлетворенный вздох.
- Пожалуй, грелку я занесу попозже, сэр.
- Сделай одолжение, Ватари, - не удерживаюсь от саркастических ноток. Впрочем, старик никак не реагирует, хотя все прекрасно слышал.
Как только он выходит, я вскакиваю, как будто подо мной была раскаленная сковорода, а не мягкая обивка кресла.
В углу комнаты стоит магнитофон. Обычно я его использую для прослушивания кассет с жучков, но сейчас... Выуживаю из брюк кассету, вставляю, проматываю на нужную композицию и... блаженная улыбка. Когда-то мы с тобой были в кафе. Обычные кошки-мышки в разговоре, твои настороженные глаза. А вот я был рассеянным. Спрашивал невпопад что-то такое, от чего ты мило краснел и утыкался носом в свою третью кружку с зеленым чаем, лишь бы не отвечать. И музыка играла в том кафе... The Rasmus... И я пошел и купил после его записи. Скажешь глупо? Но мне нравится, возникает ощущение твоего присутствия, когда слушаю.
Я не хочу чувствовать что-нибудь сегодня
(я не хочу чувствовать что-нибудь сегодня),
Что-нибудь вообще, что я только буду другим.
(я только хочу знать, что ты хочешь знать),
я не хочу пережить другой день
(я не хочу пережить другой день),
Бессмысленно бороться за победу,
Я только хочу нырнуть в страдающее сердце.
Чувствую жар в ладонях. Я когда-то коснулся тебя, надевая цепь наручников и снимая ее. Тонкие кисти рук, выпирающие косточки, нежная кожа.
Обессилено утыкаюсь лбом в стену и делаю жест, словно пытаясь отогнать наваждение.
Одна любовь,
Одна жизнь
Захватывает мое страдающее сердце.
Когда я стал сентиментальным? Сжимаю руки в кулаки, с неожиданной злобой ударяю по стене, потом еще, и еще, и еще... Только не надо говорить, что у меня истерика. Я просто выпускаю пар. Снимаю напряжение. Кстати... Судорожно вздыхаю. Напряжение. Покрасневшие от ударов руки ложатся на стену. Легкий стон. Рука сама тянется к молнии на брюках. Провожу пальцами, мучая, словно наказывая себя.
Я никогда не буду ничем снова
(я никогда не буду ничем снова),
я устал давать, я не хочу пробовать
(я боюсь жить, я боюсь умирать),
я только хочу лететь, отдавать все это
(я только хочу лететь, отдавать все это),
Бессмысленно бороться за твою симпатию,
Которую я хочу утопить в страдающем сердце.
Ты ведь из другого мира. Словно с другой планеты. И мы враги. Враги ли? Сквозь ткань брюк я стискиваю себя. Отдергиваю руку. Нет. Порывисто разворачиваюсь и сползаю по стене на пол. Пальцы зарываются в непослушно торчащие волосы. Это жест отчаяния? Ну, докатился...
Одна любовь забыла про дыхание,
Одно сердце отказалось биться,
Одна любовь неполна.
Двери опять распахиваются. Я подскакиваю на месте:
- Ватари!!!
На лоб шлепается горячая грелка, в мой возмущенно раскрытый рот запихивается градусник, на плечи клетчатый плед и "любимое" кресло услужливо подсунутое, подпихнутое, подставленное под меня. Сижу и смотрю сердито из-под малиновой грелки. Сейчас я выскажу. Я никогда не высказывал, но сейчас...
- Рюдзаки, ты не представляешь, как хорошо на улице, - ты заходишь, принося морозный воздух и снежинки на своих плечах. Начинаешь их стряхивать перчатками и, твой взгляд застывает. Что, не ожидал? Ну, давай знакомиться...
- Пикашу! - я не сразу сообразил, что произнес это вслух.
Пару раз ты моргаешь ресницами с капельками оттаявших снежинок.
- Прости... что?
Надо срочно исправлять положение.
- Я шовору, НЕ ХОШУ болше дома шидет! - выплевываю градусник, стряхиваю плед, отбрыкиваюсь от Ватари. Да, что ж за настырный старик?! - Лайт, если ты мне составишь компанию, я буду рад.
- К..конечно, Рюдзаки, как скажешь, - почему мне кажется, что ты на меня смотришь с подозрением и намерением не перечить, что бы я сейчас не сказал? Эх, ну, Ватари! Если Лайт решит, что я чекнутый... проколю твою грелку! Вилкой! В четырех местах.
Накидываю свое пальто, заматываю длинный шерстяной шарф вокруг горла, а вот шапок я не признаю. Улыбаешься. Мои пальцы замирают на верхних пуговицах:
- Лайт?
- Ты на медвежонка похож, - твой ответ меня озадачивает. С медведями меня еще не сравнивали. И потом... это такое замечание, словно ты... словно я... неважно.
- Сэр, ваша грелка!
Хватаю тебя за руку и вылетаю за двери, оставив Ватари посередине комнаты, наполненной музыкой. Уверен, когда я вернусь, эта песня все так же будет звучать из динамиков. А Ватари вздохнув, оставит меня в покое. И, как всегда, сделает правильные выводы. Он слишком долго заботится обо мне, чтобы не догадаться о том, что я так не хочу признавать. Ну, да ладно.
Как всегда идешь чуть впереди. Изредка оглядываясь. И мы молчим. Зимние ботинки пинают снег на тротуаре, прямая спина, волосы на длинной шее лежат прядками тяжелого пшеничного цвета. Ты передергиваешь плечами. Замерз? Или чувствуешь мой взгляд?
Налетевший порыв ветра швыряет в лицо ворох снежинок. Я улыбаюсь и пытаюсь поймать их ртом, подхватить на свои ладони и посмотреть, как тонкие узоры исчезают. В этот момент ты разворачиваешься, а я... я не успеваю ссутулиться, как всегда на людях, не успеваю надеть простодушно-глупую маску на лицо. Стою, сложив ладони лодочкой около самого лица и ловлю этот дурацкий снег. Что-то неуловимо меняется в выражении твоего лица. Ты подходишь и, после секундного колебания, берешь мои руки, обхватываешь, начинающие замерзать ладони своими, подносишь ко рту и дышишь, пытаясь отогреть покрасневшие пальцы.
- Таким ты мне нравишься больше.
- А я тебе нравлюсь?
- Как тебе сказать, - наклоняешься ко мне и я чувствую твое дыхание на своих губах. Снег, летящий, слепящий, плавится между нами, повисает влажными каплями.
- Скажи как есть, - почему-то шепчу, уверенный, что мне не произнести внятно и громко ни слова. Черт! Детектив с мировым именем, рыцарь без страха и упрека! Почему такое чувство, что если ты не поцелуешь меня сейчас, не прекратишь мучить чуть улыбающимися губами, то я... я... я не только проколю грелку Ватари, когда вернусь в штаб-квартиру!
Видимо решив, что с меня достаточно, делаешь всего одно движение и губы приникают к моим. Вырываю свои руки из твоих рук, стискиваю твои плечи так, словно боюсь упасть и, отвечаю на поцелуй, позволяя твоему языку проникнуть мне в рот. Провести по небу, зубам, вступить в шутливую борьбу с моим языком.
Всегда считал, что те, кто говорит, что когда целуешься, то кружится голова, просто придумывают. Нет. Не придумывают. А она вертится! Хочется, чтобы это никогда не заканчивалось. И мне так жарко. Люди, остановите землю, я сойду!
Отрываюсь от тебя, прерывисто дыша. Твои глаза потемнели. Что это значит? Ладонь ложится на щеку и я тянусь за этой лаской, а ты улыбаешься и кончиками пальцев касаешься моих волос, тянешь непослушную прядь.
Если бы я был режиссером и снимал фильм (естественно с нами в главных ролях), то я бы показал нас с разных ракурсов. Вот камера направлена на нас, одиноко стоящих посреди площади в снежных щупальцах метели. Вот она начинает двигаться вокруг, поднимаясь все выше, кружась над нами, выхватывая выражения лиц, чуть заметные движения рук, тесно прижатые тела. Если бы я был режиссером, то я бы сделал так, что ты не оказался бы Кирой, иначе я должен был бы предать тебя суду и, возможно, самому привести приговор в исполнение. Как лицо трезво мыслящее. Рациональное. Если бы я был режиссером, я бы переписал сценарий и весь мой фильм состоял только из этого мгновения. Но я не режиссер.
- Лайт.
- В офисе Ецубы отличные столы.
Мне вдруг кажется, что от меня можно разжигать спички или прикуривать. Тихий смех показывает, что сказанное было шуткой. Наверное. В каждой шутке, только доля шутки. Разве ты этого не знаешь? И что это значит, что ты думал обо мне и даже представлял как?..
- Тебе идет румянец вместо бледной кожи.
- Возможно.
- Точно, - шепот обжигает кожу щеки.
Отталкиваешься от меня и идешь дальше. Вот так просто? Слов нет. У меня просто нет слов. Каменный ты что ли? Мне остается только сунуть руки в карманы и пойти за тобой. Резко останавливаешься, будто споткнувшись или что-то заметив. Задумчиво приподнимаешь носок ботинка.
- Что случилось? - мне ужасно интересно, но я не вижу к чему ты наклоняешься. Снова порыв ветра, заслоняюсь рукой от снега, а когда опускаю руку, отплевываясь от вездесущих снежинок, то вижу твою неестественно выпрямленную спину. - Лайт. В чем дело, Лайт?
Поворачиваешься и я вздрагиваю. Все мои внутренние демоны оживают и начинают громко кричать. Все подозрения возвращаются.
- Что-то нашел, Ягами-кун? - откуда этот официальный тон? Мы несколько минут назад целовались! Поверить не могу. Но тот, кто стоит передо мной: ты или не ты?
- Абсолютно ничего, Рюдзаки, - а глаза говорят другое и сжатая в кулак правая ладонь. А меня берет азарт и переклинивает.
- Ты знаешь, я думаю, что мое расследование зашло в тупик. Смерти прекратились. Я даже не знаю что и делать. Продолжать искать Киру или... отказаться раз уж все сложилось так хорошо?
Ты молчишь. Ну же, Ягами Лайт, ответь мне!
- Я знаю недалеко отсюда замечательное здание. Такой панорамный вид с крыши. Ты не против, раз уж мы гуляем?
Судорожно вздыхаю. Заметил, нет?
- Почему бы и нет, - такой вариант меня устраивает. Правда, не хотелось его пробовать, но... единственное, что обсуждалось с Ватари, как крайний случай. Он был уверен в глупости моих мыслей. Но разве цель не оправдывает средства? И справедливость восторжествует.
...Вид действительно замечательный. Куда не глянь силуэты домов в белой пелене метели. Здесь, наверху, сильный ветер. Может шапки и не такие уж и плохие изобретения? Полы пальто разлетаются.
Ты стоишь на бортике крыши, за ним сотня метров высоты, зеркальных окон.
- Видел "Титаник"?
Зачем ты спрашиваешь меня про это?
- Конечно, - подхожу и становлюсь рядом. Ты смотришь на меня вполоборота. Интересно, как бы выглядел сатана? Волосы пшеничного цвета были бы слишком.
- Свобода полета. Понимаешь меня, Рюдзаки?
Нога ступает на бортик, под носками ботинок стремительно разверзается пропасть.
- Иллюзия.
- Так считаешь?
Безумству храбрых поем мы песню. Откуда это? Не помню, но...
- Знаешь, что есть правда? Это когда делаешь то, что от тебя не ожидают. Ты ведь не ожидаешь от меня, что я скажу тебе свое имя?
- Не ожидаю, - лицо слишком спокойно, а должно выражать, по крайней мере, одну эмоцию, - скажешь?
- Скажу.
Вдыхаю морозный воздух на сколько могу глубоко. Ты нашел нечто, что заставило тебя стать Кирой. Я уверен в этом на ... К черту цифры! Хочешь от меня избавиться? Внутри что-то сжимается и болит. Должно быть сердце. Если я прав и это ТЫ, отличный шанс все выяснить. Раскидываю руки в стороны:
- Тогда слушай. Меня зовут...
Резко разворачиваешься ко мне. Губы сжаты в одну тонкую линию, лицо побледнело.
- Не надо, - полузадушено, а я не буду это слушать.
- Метсубо Суибо, - вот сейчас.
Смеешься? Да, имя и правда смешное. Такие ужасные слова: гибель и падение. Родители, должно быть, обладали чувством юмора. А я всю жизнь хочу забыть это имя. Поможешь?
- Ты понимаешь, ЧТО ты сделал только что?
- Еще не выжил из ума.
- Мне кажется, что как раз наоборот, - и твои глаза опять темнеют. Но теперь по-другому.
Я вижу, что все так же сжатая до белых костяшек рука, наконец, разжимается. Смятый клочок бумаги. Тут же снова пальцы смыкаются в кулак и...
- Лайт! Больно же! У тебя, что вошло в привычку бить меня по лицу? Сейчас-то за что? - возмущенно тру скулу, да и бетонный пол крыши... не мягкий.
Подлетаешь и, я еле успеваю увернуться от ноги нацеленной мне под ребра. Перекатываюсь. Ну, совсем очумел. Град ударов, половины которых я все же не могу избежать. Надоело защищаться. Сейчас ты получишь! Кира ты или нет, но... неужели нельзя было убить по-быстрому?!
Кто-то сверху должно быть смеялся до слез. Потому что то, что произошло дальше...
Разумеется я дал тебе сдачи. В нос, в глаз, да во все до чего дотянулся. Упали, покатились по заснеженной крыше. Ты что-то шепчешь, а я не могу разобрать что. Идиот, хоть бы погромче! Словно бы услышав мои мысли:
- Бака, бака!!! Кисама! Шиматта! - да мы ругаемся. Мне становится смешно. Я приготовился умирать, а этот ругает меня на чем свет стоит! И я начинаю смеяться как одержимый. Пора лечиться, ибо это нервное.
Совершаем очередной переворот. Похоже, Ватари прибьет меня без всякого Киры, если я вернусь в ТАКОМ пальто домой. Оно испорчено, вымазано и даже (судя по треску) порвано. Ты сверху меня. Стискиваешь лацканы моего пальто:
- Бака, Рюдзаки!!! Я тебя ненавижу! Зачем ты это сделал?! - а вот этого я не ожидал: впиваешься в мои губы. Словно мстишь. Целуешь до крови, до шальных искр в глазах. Руки зарываются в мои волосы и тянут так, что если ты не прекратишь, то я останусь вообще без волос. Включаюсь в игру, обхватывая тебя. Чувствую, как твое колено раздвигает мои ноги и слегка трется о...
- Так! Ну, это уже беспредел! Ладно, поперлись гулять, да еще и в такую погоду. Я еще пришлю вам обоим счет за мои сапожки! Так еще и на крышу забрались! Мелькнула надежда, когда вы стали драться, но сейчас... Рюдзаки, ты извращенец! Отстань от моего Лайта!!! АААААА!!!
Вот визг был совершенно лишним. Ай! Ну что такое? Отломанным каблуком прямо по голове! Миса! Как много в этом слове...
Теперь начинаешь смеяться ты, утыкаешься мне в ворот пальто и хохочешь так, что твое тело содрогается. Миса молчит. Молчу я, все так же тебя обнимая. Отсмеявшись, ты поднимаешь голову и смотришь мне в глаза. Смешно касаешься моего носа своим.
- Миса, мне кажется, что ты тут лишняя.
Твои слова неожиданность не только для девушки.
- Да как ты можешь, Лайт? Я же люблю тебя! У нас могло все получиться! - она топает ножкой, - вставай. Я не буду вспоминать о том, что видела и ты уйдешь со мной.
- Мне все равно, о чем ты будешь вспоминать, - проводишь пальцем по моему лбу, переносице, кончику носа, губам. Ловлю ртом твой палец, прикусываю. А ты... словно окончательно принимаешь какое-то решение. Решительно поднимаешься. Тянешь меня за собой.
Миса пытается что-то говорить, но ты ее прерываешь:
- Ты лишняя, - тот смятый листок, он все это время был в твоей руке. Ты раскрываешь ладонь, поднимаешь руку и, порыв ветра сдувает его. Некоторое время он кружится над нами, а потом его уносит прочь, хоронит в миллиардах снежинок. Ничего не понимаю. Ты провожаешь листок глазами. Сжимаешь мою руку, вталкиваешь в тепло чердака, оставляя Мису на крыше с раскрытым ртом. Тут ты останавливаешься и серьезно произносишь:
- Я не буду называть тебя ТЕМ именем, Рюдзаки. Это имя мне нравится намного больше.
Назад |